|
19 мая 1908 года, ровно столетие назад, французская столица замерла в напряжении: вечером должна была состояться парижская премьера оперы Модеста Мусоргского «Борис Годунов» в постановке Сергея Дягилева. Тогда мало кто мог предположить, что эта постановка станет прологом большого ежегодного эстетического празднества, которое продлится до самой смерти маэстро в 1929 году.
Почтенная публика вряд ли задумывалась над тем, какие муки творчества испытывал Сергей Павлович, и чего ему стоила эта постановка. По тогдашним меркам Дягилев был относительно молод: в марте ему исполнилось всего-то 36 лет. Но парижане уже встречались с этим русским талантом: годом ранее, в 1907-м, он уже устроил сезон «Исторических русских концертов», в которых выступили Н. А. Римский-Корсаков, С. В. Рахманинов, А. К. Глазунов, Ф. И.Шаляпин совместно с артистами и хором Большого театра.
Приманка сработала
Но и французы, и сам Дягилев оценили те концерты, говоря военным языком, разведкой боем. Обе стороны остались довольны друг другом. И прекрасно понимали, что русские своего последнего слова еще не сказали. Но больше всего ожидали французы приезда Федора Шаляпина, которым были очарованы в 1907 году. И когда в газеты просочилась информация о том, что Шаляпин в Париж приедет, ликованию меломанов не было предела.
Конечно, творческая кухня Дягилева была надежно скрыта от обывателей. А поработать ему пришлось изрядно. Было, по меньшей мере, две редакции оперы. Первая – оригинальная, написанная Мусоргским и увидевшая свет в 1874 году, а вторая – «адаптированная» под ХХ век Римским-Корсаковым. Кстати в Мариинском театре шла отнюдь не авторская редакция. И хотя автором по-прежнему числился Модест Петрович, но редактура есть редактура. Какие-то сцены «выпали», какие-то были переосмыслены.
Как поступил Дягилев? Во-первых, он очень внимательно изучил оба варианта. И, как водится в таких случаях, предложил свое видение оперы, которое несколько отличалось от обоих вариантов. Особую роль в опере он отводил «венчанию на царство» Бориса Годунова. «Сцену венчания надо поставить так, чтобы французы рехнулись от ее величия», – написал Дягилев Римскому-Корсакову. И даже попросил композитора дописать сорок тактов в партитуре, чтобы продлить сцену шествия бояр и духовенства. На этом торжественном, праздничном фоне особенно пронзительно и одиноко должен был прозвучать скорбный монолог царя Бориса.
Но «рехнуться» французы должны были не столько от богатого убранства русского народного платья, сколько оттого, что постановщик задумал привлечь к этому действию, по крайней мере, три сотни артистов и статистов. Чем не 300 спартанцев?! И представьте, что вся это армада не просто стоит на сцене, а куда-то движется, что-то голосит – зрелище невообразимое!
Ни денег, ни времени не жалко
Французы не могли взять в толк: каким образом можно руководить такой большой массой исполнителей, как добиться голосовой гармонии, а не разобщенности. И этот секрет хитрющий Дягилев решил не раскрывать. А дело в том, что постановщик ввел дирижера хора Санина непосредственно на сцену, постоянно перепоручая ему разные роли. Вначале он спрятался в образ пристава, потом – знатного дворянина, но из зрительного зала такие нюансы, естественно, не просматривались. Но публика настолько завелась, что после каждой массовой сцены награждала исполнителей шквалом аплодисментов.
Но вернемся к организации действа: пока костюмеры, не покладая рук, трудились над пошивом одежды, Сергей Павлович «занялся» художниками. Задники ему рисовали не художники масштаба а-ля Остап Бендер, а лучшие театральные оформители того времени – Юон, Головин, Бенуа, Яремич! И они выдали такой продукт, что парижане потеряли дар речи еще не услышав первых сольных партий – все было расписано так, что можно было смело снимать шляпу.
И еще одно интересное наблюдение, скрытое от любопытных глаз: Дягилев с особой скрупулезностью высчитывал хронометраж каждого спектакля, точно расписав до минуты, сколько времени понадобится для перемены декораций и мизансцен. Ни одна из опер в его антрепризе не должна была, начинаясь в восемь вечера, заканчиваться позднее четверти двенадцатого. Поистине: точность – вежливость королей!
|
