Древнерусские «вои» в начальном летописании

П.В.Лукин

В отечественной историографии Древней Руси уже давно своего рода общим местом стала мысль о существовании в домонгольскую эпоху народного ополчения, которое играло в военном отношении не меньшую роль, чем княжеская дружина (а, по мнению ряда историков, даже большую). При этом чрезвычайно распространённой является идея о том, что древнерусское ополчение в источниках именовалось «воями», в отличие от дружины, члены которой назывались «княжьими мужами». В наиболее концентрированном виде такой подход продемонстрирован И.Я.Фрояновым. Он прямо пишет, что уже в X в. «наступательные войны ведутся Русью главным образом руками воев — представителей народа»1. Далее исследователь, встречая упоминания в древнерусских летописях слова «вои» однозначно и без всякого предварительного анализа связывает его с народным ополчением. По его мнению, «войны Руси XI — XII вв. по-старому велись с участием народного войска ("воев" древних летописей)», «вои, — подчёркивает он, — это простые воины, отличаемые от дружины»2.

Логика И.Я.Фроянова очень проста. Помимо «дружины» в источниках можно обнаружить еще одно понятие, явно имеющее отношение к вооруженным людям — «вои». Если дружина — княжеское окружение, то «вои» могут быть только представителями народного ополчения. В дальнейшем историк, встречая в летописных статьях многочисленные упоминания «воев», приходит к впечатляющим выводам о роли народного ополчения в военной истории Руси. «Высокая социально-политическая мобильность рядового населения Киевской Руси, его полновластие на вече опирались на военную мощь народа»3, — пишет И.Я.Фроянов. Однако этот вывод основывается лишь на предпосылке о том, что «вои» древнерусских летописей — это везде и всегда «недружинная» часть войска. Между тем, сама предпосылка не доказана автором, и в случае, если она окажется под вопросом, может обрушиться всё построенное им здание. Однако тенденция оперировать терминологией источников, не рассматривая её по существу, характерна не только для приверженцев концепции об общинно-демократическом характере древнерусской государственности. Так, Б.Д.Греков писал «на основании наблюдений над той частью киевского войска, которая носила наименование “воев”» о «народной массе», выступавшей как «вооружённый народ» и до, и после образования Древнерусского государства4. Более того, Б.Д.Греков выдвинул ряд предположений о «воях», которые, как правило, либо безоговорочно принимаются последующей историографией5, либо так же практически безоговорочно игнорируются историками, в чьи концепции они не вписываются6.

Предположения Б.Д.Грекова7 относительно древнерусских «воев» следующие:

«1. Поскольку основной социальной базой Киевского государства являлось сельское и городское население, т.е. народная масса, которая выступала как вооруженный народ и до образования государства, неизбежна значительная преемственность в военной организации войска от этого, более раннего, периода к последующему — государственному.

2. Главное изменение, происшедшее в организации военных сил дофеодального государства по сравнению с предыдущим периодом, заключалась в том, что войско перестало быть “вооруженным народом” и превратилось в аппарат государственной власти.

3. “Вои” не существуют как постоянная армия, — их собирают всякий раз по мере надобности и в различных, смотря по обстоятельствам, количествах.

4. В состав “воев” набираются как сельчане, главную массу которых составляют смерды, так и горожане...

6. Несмотря на то, что киевский князь имел в своем распоряжении большие запасы оружия и коней, необходимых для войны, для вооружения всей массы “воев” у него не всегда хватало этих запасов. Горожанам приходилось иногда вооружаться за свой счет»8.

Иными словами, речь идёт о том, чтобы проверить на основании тщательного анализа летописных известий существующие в историографии соображения. Необходимо проверить на конкретном материале гипотезы о древнерусских «воях» как о народном ополчении, о преемственности воинских формирований «племенной» и государственной эпох, о мере зависимости древнерусского ополчения от княжеско-дружинной элиты, о комплектовании этого ополчения и характере осуществления им своих функций (постоянном или непостоянном), о социальном составе ополчения, о его вооружении и обеспечении.

Выводы Б.Д.Грекова, разделяемые или игнорируемые последующей историографией, сделаны в основном на материалах начального летописания. Поэтому для их проверки необходимо прежде всего тщательно проанализировать известия т.н. «Начального свода», относящегося к концу XI в. и отразившегося в Новгородской Первой летописи и Повести временных лет. При этом, вопреки тому, что подчас можно встретить в литературе, следует, во-первых, по возможности рассмотреть все упоминания «воев» и любых других понятий, которые могут иметь отношение к недружинным военным формированиям; во-вторых, внимательно изучить общий контекст такого рода упоминаний. В противном случае исследователь может стать жертвой научной «логики», свойственной, как указывалось выше, И.Я.Фроянову и его ученикам: когда некое априорное положение (например, о «воях» как о народном войске) принимается в качестве аксиомы, а затем оно как, якобы, доказанное и общепринятое ложится в основу последующих построений. В итоге вся конструкция рискует превратиться в систему «пустых множеств».

При рассмотрении сообщений начального летописания нужно, разумеется, учитывать легендарность абсолютного их большинства. Ведь они оставлены летописцами, работавшими в конце XI — начале XII вв., а характеризуют зачастую эпоху, отстоящую от их времени на 100 — 150 лет. Немецкий исследователь древнерусского веча Клаус Цернак совершенно справедливо заметил по этому поводу: «По всей видимости, с историко-критической точки зрения, более невозможно, опираясь на столь сомнительную источниковую базу, прослеживать в X в. следы историко-правового явления (К.Цернак имеет в виду вече — П.Л.), которое надежно засвидетельствовано только для последней четверти XI в.»9 Однако, думается, необходимо иметь в виду, что для нас имеет значение не только историческая реальность, стоящая за этими сообщениями, но и представления о ней, сложившиеся позднее. Во всяком случае, это никак не помешает понять, что сам летописец вкладывал в понятие «вои» и как он характеризовал воинские силы Древней Руси.

Впервые мы встречаемся с «воями» в статье ПВЛ, датированной 858 г. В ней рассказывается о походе византийского императора Михаила III на Дунайскую Болгарию: «Михаил царь изиде с вои брегомъ и моремъ на Болгары. Болгаре же оувид‡вше, не могоша стати противу, креститися просиша и покоритися Грекомъ. Царь же крести князя ихъ и боляры вся, и миръ створи с Болгары»10. «Воями» здесь называется всё византийское войско, никакого отношения к народному ополчению, как известно, не имевшее11. Правда, на это можно возразить, что древнерусские летописцы изображали византийскую армию, исходя из собственных реалий, видели в ней то, что существовало на их родине.

Под 882 г. читаем в ПВЛ о походе Олега на Киев: «[П]оиде Олегъ, поимъ воя многи, Варяги, Чюдь, Слов‡ни, Мерю, и вc‡ Кривичи, и приде къ Смоленьску съ Кривичи, и прия градъ и посади мужь свои, оттуда поиде вниз, и взя Любець, и посади мужь свои. Придоста къ горам хъ Киевьскимъ, и оувид‡ Олегъ, яко Осколдъ и Диръ княжита, похорони вои в лодьях, а другия назади остави, а самъ приде, нося Игоря д‡тьска. И приплу подъ Оугорьское, похоронивъ вои своя, и присла ко Асколду и Дирови...» 12. «Воями» здесь называется войско, состоящее из представителей восточнославянских догосударственных «общностей», т.н. «племён»13 (ильменских словен и кривичей), скандинавов-варягов и финских народов (чуди и мери, а, по некоторым данным, и веси14). Указывается, что собирает его князь («Олегъ поимъ воя многи»). В понятие «вои», очевидно, здесь включена и княжеская дружина, поскольку отдельно она не упоминается, а, с другой стороны, трудно себе представить, что князь отправился в столь значительный поход без собственных приближённых. При этом никаких данных о самостоятельности «племенных» воев нет. Фразу «поимъ воя многи» можно трактовать по-разному: и как насильственную мобилизацию, и как наём добровольцев, но в любом случае никаких намёков на самостоятельность или автономию «племенного» войска по отношению к князю в этом тексте не содержится.

Далее «вои» появляются под 907 г. в рассказе ПВЛ о походе Олега на Византию. Сначала сообщается о сборе князем войска: «Иде Олегъ на Грекы, Игоря остави в Киев‡, поя множество Варяг, и Словенъ, и Чюдь, и Словене, и Кривичи, и Мерю, и Деревляны, и Радимичи, и Поляны, и С‡веро, и Вятичи, и Хорваты, и Доул‡бы, и Тиверци, яже соуть толковины: си вси звахуться от Грекъ Великая Скоуфь»15. Затем рассказывается о хитрости Олега, приказавшего поставить свои корабли на колёса: «И повел‡ Олегъ воемъ своимъ колеса изд‡лати и воставляти на колеса корабля. И бывшю покосноу в‡троу, въспя пароусы съ поля, и идяше къ граду. И вид‡вше Греци и оубояшася, и р‡ша выславше ко Олгови: “Не погубляи града, имемъся подать, якоже хощеши”. И оустави Олегъ воя, и вынесоша ему брашно и вино, и не приа его; б‡ бо оустроено со отравою... И запов‡да Олегъ даяти на 2000 корабль, по 12 гривенъ на человекъ, а въ корабли 40 моужь»16. После подписания удачного для Руси договора «...запов‡да Олег дати воем на 2000 корабль по 12 гривен на ключь, и потом даяти углады на Роускыа грады...»17.

Относительно похода Руси на греков и русско-византийского договора 907 г. есть разные мнения. В историографии существует дискуссия об их реальности, причём аргументация исследователей, её отрицающих на основании текстологического изучения ПВЛ, представляется более обоснованной18. Однако, для нашей темы это имеет второстепенное значение, так как в данном случае гораздо важнее, чем предстают «вои» в летописном тексте. «Воями» здесь именуется всё войско Олега, куда входят как представители восточнославянских «племён» (ильменских словен, кривичей, древлян, радимичей, полян, северян, вятичей, хорватов, дулебов, тиверцев), финских народностей (чуди и мери), а также варягов, так и, очевидно, дружина. Первые, судя по всему, были наняты (или каким-то иным образом мобилизованы) князем. Характер взаимодействия «племенных& воев с Олегом предстает в летописи весьма чётко: князь ими повелевает. Никаких следов их самостоятельности или автономии и здесь обнаружить не удаётся. Обращает на себя внимание и то, что воины Олега, среди которых были не только дружинники, называются «мужами», что полностью соответствует уже высказывавшемуся в литературе мнению о многозначности этого понятия19. Встречающиеся в историографии предположения о том, что «мужи» древнерусских источников — это только дружинники, таким образом, не соответствуют действительности20.

И в 882 г., и в 907 г. «вои» Олега — явно не постоянное войско, а отряды, набранные ad hoc, специально для осуществления крупномасштабного военного предприятия, после завершения которого они, вероятно, распускались. Это отличает их от дружины, в принципе постоянной. В обоих случаях «вои» передвигаются в ладьях, т.е. используются как пехота. Но это никак не характеризует их вооружение и снаряжение, так как, скорее всего, это был просто наиболее эффективный способ передвижения на большие расстояния. О наличии или отсутствии у “племенных” воев, например, коней эти отрывки ничего сказать не могут.

Значительно большую информацию о русском войске даёт сообщение об уже совершенно бесспорном походе Игоря на Византию, датируемом в ПВЛ 944 г.: «Игорь же совкупивъ вои многи, Варяги, Русь, и Поляны, Слов‡ни, и Кривичи, и Т‡верьц‡, и Печен‡ги наа (РА) 21, и тали оу нихъ поя, поиде на Греки в лодьях и на конихъ, хотя мьстити себе. Се слышавше Корсунци послаша к Раману (византийскому императору — П.Л.), глаголюще: “Се иде Русь бе щисла корабль, покрыли суть море корабли”. Такоже и Болгаре послаша в‡ссть, глаголюще: “Идуть Рьсь, и наяли суть к соб‡ Печен‡ги”. Се слыша царь посла к Игорю лучи‡ бояре, моля и глаголя: “Не ходи, но возьми дань, юже ималъ Олегъ, придамь и еще к тои дани”. Такоже и к Печен‡гомъ посла паволоки и злато много. Игорь же, дошед Дуная созва дружину, и нача думати, пов‡да имъ р‡чь цареву. Р‡ша же дружина Игорево: “Да аще сице глаголеть царь, то что хочемъ боле того, не бившеся имати злато, и сребро, и паволоки? Егда кто в‡сть; кто одол‡еть, мы ли, он‡ ли? Ли с моремъ кто св‡тенъ? Се бо не по земли ходимъ, но по глубине морьст‡и: обьча смерть всем”. Послуша ихъ Игорь, и повел‡ Печен‡томъ воевати Болъгарьску землю; а самъ вземъ оу Грекъ злато и паволоки и на вся воя, и възратися въспять, и приде къ Киеву въ своя си»22. Здесь также «воями» называется всё войско. Однако летописец различает его отдельные части: «совокупленных» князем «племенных» воев, набранных из представителей восточнославянских общностей (полян, словен, кривичей и тиверцев), а также варягов; нанятых им печенегов; княжескую дружину. При этом способы мобилизации этих частей русского войска также различны. Если печенегов, не зависящих от воли киевского князя, нанимают, т.е. обращаются с ними на равных, то «племенных» воев «совокупляют».

Источники не раскрывают, каким образом происходило привлечение их на воинскую службу к Игорю, но трудно не увидеть в этом одного из последствий происходившего в X в. покорения (или, выражаясь языком летописца, «примучивания») «племен» киевскими князьями. Существенно и то, как описывается в этом известии процесс принятия решения в русском войске. В ситуации, когда стоял вопрос о выборе между сражением или заключением мира с греками, Игорь созывает дружину и именно в совете с ней решает этот важнейший вопрос. Принятое решение оказывается обязательным для всех «воев». Летописец далее специально отмечает, что Игорь «повелевает» печенегам воевать Болгарскую землю. Если такие выражения используются даже по отношению к наёмным отрядам кочевников, то логично предположить, что и «племенные» вои вынуждены были подчиняться киевскому князю и его дружине. В любом случае, ни об их самостоятельности или о каком-либо их участии в обсуждении и принятии решений в этом сообщении не содержится. Роль они играют сугубо подчинённую.

Под 945 г. «вои» упоминаются в тексте договора Игоря с Византией. Это чрезвычайно интересное обстоятельство, поскольку договоры Руси с греками представляют собой весьма ранний и аутентичный источник. «А о Корсуньст‡и стран‡. Елико же есть городовъ на тои части, да не имать волости, князь Рускии, да воюеть на т‡хъ странахъ, и та страна не покаряется вам, тогда, аще просить вои оу насъ князь Рускии да воюеть, да дамъ ему, елико ему будеть треᇻ23, — гласит одна из статей договора. И далее: «Аще ли хот‡ти начнеть наше царство от васъ вои на противищаяся намъ, да пишю къ великому князю вашему, и послетъ к намъ, елико же хочемъ: и оттоле оув‡дять ины страны, каку любовь имеють Грьци с Русью»24. Вне зависимости от того, на каком языке первоначально был составлен текст договора25, совершенно очевидно, что в нём отразились русские юридические нормы и социально-политическая терминология. А между тем, хотя в первом отрывке фигурируют византийские «вои», никакого отношения к народному (и тем более «племенному») ополчению в принципе не имеющие, а во втором — русские, разницы в использовании этих терминов нет. В первой статье Византия обещает отправить в случае необходимости на помощь русскому князю «воев» из Корсуни (Херсона), не спрашивая, естественно, их на то согласия. Во второй похожее обязательство принимает на себя киевский князь, и опять ни о каком согласии «воев» на то, чтобы их отправили на помощь византийскому императору, дабы окрестные страны осознали, «каку любовь имеют Греци с Русью», и речи не идёт. Что касается терминологии, то «вои» здесь — просто воины, в самом широком смысле слова. Но оснований связывать русских «воев» договора Игоря с греками с народным ополчением, особенно с учётом того, что «воями» же называются и византийцы, нет.

Важен для нашей темы летописный рассказ под 946 г. о борьбе киевской княгини Ольги с древлянами. В нём описывается столкновение складывающегося Древнерусского государства с одной из последних восточнославянских догосударственных общностей, претендующих на автономию от Киева — древлянами. Какие же термины использует летописец для характеристики воинских формирований той и другой стороны? Фигурируют ли в его рассказе «вои»? Согласно летописи, «Ольга съ сыномъ своимъ Святославомъ собра вои много и храбры, и иде на Дерьвьску землю. Изидоша Деревляне противу. Съ[не]мъшемъся об‡ма полкома на скупь, суну копьемъ Святославъ на (РА) Деревляны, и копье лет‡ сквоз‡ оуши коневи, оудари в ноги коневи, б‡ бо д‡тескъ. И рече Св‡нелдъ и Асмолдъ: "Князь оуже почалъ; потягн‡те, дружина, по княз‡". И поб‡диша Деревляны. Деревляне же поб‡гоша и затворишася въ град‡хъ своих. Ольга же устремися с сыномъ своимъ на Искорост‡нъ град, яко т‡е бяху оубили мужа ея, и ста около града с сыномъ своимъ (РА), а Деревляне затворишася в град‡, и боряхуся кр‡пко изъ града...»26. Бросается в глаза разница в описании войск Ольги и древлян. По отношению к первому используются понятия «вои» и «дружина». В данном контексте это, возможно, одно и то же, поскольку не исключено, что в обращении Свенельда и Асмуда слово «дружина» используется в широком значении (как просто «войско»)27. Может быть, киевские воеводы обращались и собственно к дружине. Но так или иначе главной характеристикой «воев» в этом летописном отрывке является то, что они, в отличие от княжеской дружины, не постоянное войско: их специально собирают перед началом боевых действий. В этом смысле характер мобилизации «воев» Ольгой ничем не отличается от набора «племенных» воев во время походов Олега и Игоря на Византию. Разница лишь в том, что «племена» теперь не упоминаются. Но всё это относится к вооружённым силам Древнерусского государства.

Что касается древлян, то о них говорится просто: «изидоша Деревляне», «деревляне же поб‡гоша» и т.д. Единственный «воинский» термин, применяющийся по отношению к ним — это самое общее понятие — полк. И то он понадобился летописцу, когда ему для характеристики столкновения двух противостоящих друг другу отрядов пришлось употребить единое наименование. Не связано ли всё это с тем, что, с точки зрения летописца, настоящее, «нормальное» войско («дружина», «вои») могло существовать только в условиях государственности, в данном случае — под командованием киевской княгини и воевод? Поэтому, если даже и допустить, как полагает И.Я.Фроянов, что в восточнославянских догосударственных общностях весь народ был вооружён, представляя собой «народ-войско»28, это не может быть перенесено на древнерусское войско даже на самых ранних этапах его существования. По крайней мере, ПВЛ, проводящая заметное различие между военной организацией Киева и древлян, не позволяет сделать такой вывод.

В знаменитой характеристике Святослава, помёщенной в ПВЛ под 964 г. упоминаются «вои»: «Князю Святославу възрастъшю и възмужавшю, нача вои совкупляти многи и храбры, и легъко ходя, аки пардусъ, воины многи творяше. Ходя возъ по соб‡ не возяше, ни котьла, ни мясъ варя, но потонку изр‡завъ конину ли, зв‡рину ли или говядину на оуглех испек ядяху, ни шатра имяше, но подъкладъ пославъ и с‡дло в головахъ; такоже и прочий вои его вси бяху»29. Речь здесь идёт, конечно, о воинах в самом общем значении слова. Но обращает на себя словоупотребление: когда летописец говорит о постоянном княжеском войске, он использует понятие «дружина», летописных же «воев» всегда «собирают», «совокупляют» и т.д. Это является, практически, неизбежным атрибутом контекста, в котором упоминается это слово.

Под 968 г. в летописи содержится рассказ о нападении печенегов на Киев. После того, как город был спасён, благодаря подвигу киевского отрока и хитрости воеводы Претича, киевляне заявили Святославу: «Ты, княже чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабивъ, малы бо насъ не взяша Печен‡зи, матерь твою и д‡ти твои. Аще не поидеши, ни обраниши насъ, да паки ны возмуть. Аще ти ни жаль очины своея, ни матере, стары суща и д‡тии своих”. То слышавъ Святославъ вборз‡ вс‡де на кон‡ с дружиною своею, и приде Киеву, ц‡лова матерь свою и д‡ти своя, и съжалися о бывшемъ от Печен‡гъ. И собра вои, и прогна Печен‡ги в поли, и бысть миръ»30. «Вои» и «дружина» здесь — разные вещи. Святослав собирает «воев», вернувшись с дружиной из Переяславца в Киев, т.е. «вои», таким образом, отделяются от «дружины». Кто такие эти «вои», сказать сложно. Но обращает на себя внимание то обстоятельство, что статья под 968 г. сохранила первое упоминание о социально-политической активности киевлян31. Возможно, что под «воями» подразумеваются те же самые «кияне», которые столь смело предъявили упрёк Святославу в том, что он бросил свой родной город. Во всяком случае, «племена» тут не упоминаются32.

Ярчайшим подтверждением бесплодности априорного подхода к понятию «вои» может служить описание в летописи под 971 г. похода Святослава в Дунайскую Болгарию. «Приде Святославъ в Переяславець, и затворишася Болгаре в град‡. И изл‡зоша Болгаре на с‡чю противу Святославу, и бысть с‡ча велика, и одолаху Болъгаре. И рече Святославъ воемъ своимъ: “Оуже намъ сде пасти; потягнемъ мужьски, братья и дружино!»33, — так описывается в ПВЛ сражение Святослава с болгарами. Обращаясь к “воям”, Святослав называет их «дружиной»! То есть, в этом контексте «вои» и «дружина» — синонимы.

Довольно много любопытных сведений может быть обнаружено в летописном рассказе о войне Святослава с Византией. «И пристроиша Грьци 100 тысящь на Святослава, и не даша дани. И поиде Святославъ на Греки, и изидоша противу Руси. Вид‡вше же Русь оубояшася з‡ло множьства вои, и рече Святославъ: “Оуже намъ н‡камо ся д‡ти, волею и неволею стати противу; да не посрамимъ земл‡ Рускi‡, но ляжемъ костьми, мертвый бо срама не имамъ; аще ли поб‡гнемъ, срамъ имамъ. И не имамъ оуб‡жати, но станемъ кр‡пко, азъ же предъ вами пойду: аще моя глава ляжеть, то промыслите собою”. И р‡ша вои: “Идеже глава твоя, ту и свои главы сложимъ”»34, — сообщает ПВЛ. Описания русского и греческого войск похожи: и то, и другое называются «воями» (в случае с русским войском этим понятием покрывается княжеская дружина и то, что мы пока будем условно называть «собственно воями»). Святослав обращается в трудную минуту ко всем своим «воям», а не к «дружине», как это делал Игорь. Безусловно, это обращение может быть сочтено легендарным, риторичным и т.п., но характерно, что в этой же статье процесс принятия решения византийцами изображается по-другому: «И созва царь боляре своя в полату, и рече им: “Што створимъ, яко не можемъ противу ему стати?”. И р‡ша ему боляре: “Поели к нему дары, искусимъ и, любьзнивъ ли есть злату, ли паво[ло]камъ?”»35. Византийский император («царь») советуется не с «воями», а с «боярами», т.е. с аристократической элитой, и вместе с ней принимает решение.

Ниже понятия «вои» и «дружина» вновь выступают как синонимы. После того, как греки выплатили Святославу дань, русский князь, «вид‡въ же мало дружины своея, рече в соб‡: “Еда како прельстивше изъбьють дружину мою и мене”, б‡ша бо многи погибли на полку. И рече: “Пойду в Русь, приведу боле дружинъ”»36. На этот раз всё войско Святослава в целом называется не «воями», а «дружиной». Вряд ли Святослав испугался того, что у него осталось слишком мало именно дружинников. Похоже на то, что «дружина» здесь — это те же «вои», к которым обращался Святослав перед сражением с византийцами.

Далее всё встает на свои места. После повторного взятия дани у греков Святослав начинает размышлять о том, заключить мир с ними или продолжить войну. Вот как описывается процесс принятия им решения в летописи: «Святославъ же прия дары, и поча думати с дружиною своею, рька сице: “Аще не створимъ мира со царемъ, а ув‡сть царь, яко мало насъ есть, пришедше оступять ны во град‡. А Руска земля далеча, а Печен‡зи с нами ратьни, а кто ны поможеть? Но створимъ миръ со царемъ, се бо ны ся по дань яли, и то буди доволно намъ. Аще ли почнеть не оуправляти дани, да изнова из Руси, совкупивше вои оумножавши, поидемъ Царюгороду”. Люба бысть р‡чь си дружин‡, и послаша л‡пши‡ мужи ко цареви, и придоша въ Деревъстръ, и поведаша цареви»37. Князь здесь советуется не с «воями», а с дружиной. При этом упоминаются «лепшие мужи» (видимо, из старшей дружины), выполняющие важную функцию, — посольство к византийскому императору. «Вои» также фигурируют в этой статье: в отношении их используется уже знакомое выражение, очевидно, подчёркивающее, что это непостоянное войско («совокупить»). Обязательство «не сбирать» воев содержится и в договоре Святослава с греками38.

Судя по приведённым выше отрывкам, русское войско состоит из двух частей: дружины и, условно говоря, «собственно воев» — непостоянного войска, которое нужно мобилизовывать во время серьёзных кампаний, «совокупляя», «собирая» их. В пользу такой трактовки свидетельствует и ещё один пассаж из договора Святослава с Византией. Формула клятвы русского князя в том, что не преступит условий мирного договора гласит: «Аз, Святослав, князь Рускии, якоже кляхъся, и оутвержаю на свещанье семь роту свою: хочю имети мир и свершену любовь со всякомь великимь царем Греческим, с Васильем и Костянтином, и с богодохновеными цари, и со всеми людьми вашими и иже суть подо мною Русь, боляре и прочий, до конца века». И далее: «Да аще ин кто помыслить на страну вашю, да и аз буду противен ему и борюся с ним. Якоже кляхъся ко царем Гречьским, и со мною боляре и Русь вся, да схраним правая съвещанья»39.

Таким образом, выявляется структура русского войска: князь, бояре и «вся Русь». Словоупотребление договоров Руси с греками несколько отличается от собственно летописного. Тем не менее, можно предположить, что в договоре под «боярами» подразумевается дружина, а «вся Русь» — это «вои» в узком смысле слова, т.е. недружинная часть войска, нерегулярная и собирающаяся князем ad hoc40. Все основные вопросы решаются в ходе совещаний князя с дружиной, какая-либо самостоятельная роль «собственно воев» не прослеживается. Хотя надо оговориться, что в источниках мы пока не встречали ситуаций, когда решение, принятое князем и дружиной, расходилось бы с мнением «воев». Туманный намёк на то, что некоторое одобрение со стороны «воев» решений элиты всё же требовалось, содержится в обращении к ним Святослава перед битвой с греками. Заметим, что это первый такой эпизод. Ничего подобного, когда в тексте речь шла о «племенных» воях, не было. Очвидно, «вои» Святослава для него в большей степени «свои», чем отряды из представителей «племён», которые «совокупляли» его предки.

Казалось бы, в сообщении о войне Ярополка и Олега Святославичей под 977 г., где описываются происходившие в «Деревской земле» события и фигурирует даже «един Деревлянин», понятие «вои» применяется по отношению к представителям «племени» — древлянам: «Пойди Ярополкъ на Олга, брата своего, на Деревьску землю. И изиде противу его Олегъ, и вполчитася. Ратившемася полкома, поб‡ди Ярополкъ Ольга. Поб‡гшю же Ольгу с вои своими въ градъ, рекомыи Вручии, бяше чересъ гроблю мостъ ко вратомъ граднымъ, г‡снячеся другъ друга пихаху въ гроблю. И спехнуша Ольга с мосту в дебрь. Падаху людье мнози, и оудавиша кони челов‡ци. И въшедъ Ярополкъ въ градъ Ольговъ, перея власть его, и посла искать брата своего; искавъше его не обр‡тоша. И рече единъ Деревлянин: "Азъ видехъ, яко вчера спехнуша с мосту”»41, — гласит летопись.

Однако, на самом деле всё обстоит иначе. Никаких атрибутов «племени» как независимой или автономной общности у «Деревской земли» нет. Ещё Ольга не только окончательно покорила древлян и установила чёткий порядок сбора дани («уставы и уроки»). Она сожгла древлянский «град» Искоростень, лишила «племя» его привилегированной группы («старейшин града» и, очевидно, князя), истребила часть племени, а другую отдала в рабство своим «мужам», т.е., вероятно, переселила. Наконец, заключительным этапом на пути включения территории древлян в Древнерусское государство становится посажение Святославом в 970 г. «в Деревех» своего сына Олега42. Таким образом, киевские князья, фактически, уничтожают древлян как «племя», т.е. как общность, обладающую определёнными социально-политическими характеристиками. Был перенесён даже центр «Деревской земли»: из Искоростеня во Вручий (Овруч), что, думается, далеко не случайно. Иными словами, «Деревская земля» сообщения 977 г. — это уже не территория «племени», а область, на которую распространяется власть Олега Святославича, князя из рода Рюриковичей. Кто такое «вои» деревского князя, сказать сложно. Скорее всего, под ними подразумевается всё войско Олега, как его дружина, так и «вои» в узком смысле слова — возможно, горожане, б. жители Вручего. Но с уверенностью об этом сказать нельзя. При этом у «воев» Олега были кони («падаху людье мнози, и оудавиша кони челов‡ци»), но, кто ими обладал, дружинники или «собственно вои», определить нельзя.

Под 980 г. встречаем одно из последних упоминаний о «племенных» воях в рассказе о походе Владимира Святославича на полоцкого князя Рогволода: «Володимер же собра вои многи, Варяги и Слов‡ни, Чюдь и Кривичи, и поиде на Рогъволода. В се же время хотяху (РА) Рогън‡дь вести за Ярополка. И приде Володимеръ на Полотескъ, и оуби Рогъволода и сына его два, и дъчерь его поя же퇻43. Это описание полностью соответствует проанализированным выше известиям о походе киевских князей на Византию, Олега на Киев и т.д. Вновь понятие «вои» используется в широком значении, вновь никаких следов народного ополчения не обнаруживается. Киевский князь собирает войско из подчиняющихся ему «племён» и использует его в борьбе за достижение своей, сугубо личной цели, не имеющей, как кажется, прямого отношения к интересам соответствующих «племён».

Целый спектр разных значений слова «вои» можно при внимательном чтении найти в летописном повествовании о борьбе Ярополка и Владимира Святославичей. Согласно ПВЛ, в том же 980 г. «...поиде (Владимир — П.Л. ) на Ярополка. И приде Володимеръ Киеву съ вои многи, и не може Ярополкъ стати противу, и затворися Киев‡ с людми своими и съ Блудомъ... Се бо Блудъ затворися съ Ярополкомъ, льстя ему, слаше къ Володимеру часто, веля ему пристряпати к граду бранью, а самъ мысля оубити Ярополка; гражены же не б‡ льз‡ оубити его. Блудъ же не възмогъ, како бы погубити и, замысли лестью, веля ему ни излазити на брань изъ града. Льстяче же Блудъ Ярополку: “Кияне слются к Володимеру, глаголюще: “Приступай къ граду, яко предамы ти Ярополка”. Поб‡гни за градъ”. И послуша его Ярополкъ, изб‡гъ пред нимъ затворися въ град‡ Родьни на оусть Рси (РА) р‡ки, а Володимеръ вниде в Киевъ, и ос‡де Ярополка в Родн‡... И рече Блудъ Ярополку: “Видиши, колько вои у брата твоего? Нама ихъ не перебороти. Твори миръ с братомъ своимъ”; льстя подъ нимъ се рече. И рече Ярополкъ: “Такъ буди”. И посла Блудъ к Володимеру, сице глаголя, яко “Сбысться мысль твоя, яко приведу к тоб‡ Ярополка, и пристрой оубити и. И Володимер же, то слышавъ, въшедъ в дворъ теремныи отень ... с‡де ту с вои и (РА) 44 съ дружиною своею. И рече Блудъ Ярополку: “Пойди къ брату своему и рьчи ему: что ми ни вдаси, то язъ прииму”. Поиде же Ярополкъ, [и] рече же ему Варяжько: “Не ходя, княже, оубьють тя; поб‡гни в Печен‡ги и приведеши вои45, и не послуша его”»46. Выясняется, что слово «вои» в одной и той же летописной статье может означать совершенно разные вещи. Во-первых, «вои» в значении «всё войско» («вои многи», приведённые Владимиром); Блуд говорит Ярополку: «Видиши, колько вои у брата твоего». Естественно, он имеет в виду общее количество воинов, без различения дружины и недружинного войска. Во-вторых, ниже «вои» отделяются от дружины: Владимир в «отнем тереме» с воями (курсив мой — П.Л.) и дружиной. В-третьих, ещё ниже «воями» называются потенциальные печенежские наёмники, помощью которых призывает Ярополка воспользоваться Варяжко.

Такое словоупотребление заставляет предположить, что «вои» в представлении летописцев конца XI — начала XII в. отличались от «дружины» не статусом (вои — народное ополчение, а дружина — княжеское окружение) а как непостоянное войско вне зависимости от типа мобилизации от постоянного47. Именно поэтому присутствие в источнике термина «вои» само по себе ничего не может дать исследователю — необходим в каждом случае тщательный анализ контекста. Нас, в первую очередь, интересует второе значение слова «вои» в приведённом выше отрывке — «вои» в узком смысле слова, отличающиеся от дружины. Трудно сказать, кто были те «вои», с которыми «сидел» Владимир. Ясно, что это были какие-то представители недружинной части войска (со всеми «воями» Владимир, конечно, не мог разместиться в «отнем тереме»). Нельзя исключать, что это были представители «племенных» воев: ведь, хотя в рассказе о походе Владимира на Ярополка они прямо не упоминаются, их участие следует предполагать, так как в летописи это повествование идёт сразу за изложением событий, связанных с походом Владимира на Полоцк и убийством Рогволода. Вряд ли князь успел распустить своё войско между двумя столь важными кампаниями.

С другой стороны, это могут быть новгородцы, автономное в определённом смысле участие которых в социально-политической жизни Древней Руси и, в частности, в войнах началось довольно рано (об этом см. ниже). В этой связи обращает на себя внимание и свидетельство этой же статьи о социально-политической активности «киян». Ведь летописец замечает, что, пока Ярополк находился в Киеве, сделать с ним что-либо было невозможно из-за горожан. Вряд ли это было так, если бы они не были вооружены. Поэтому, на наш взгляд, более предпочтительным кажется предположение о том, что Владимир «сидел» всё же с городскими (новгородскими), а не «племенными» воями, тем более, что подобных совещаний с представителями «племён» нигде зафиксировано не было, а совещания князя во время походов не только с дружиной, но и с городскими «воями», как будет показано ниже, случались.

Следующий пример может служить еще одним подтверждением расплывчатости и многозначности понятия “вои”. Статья ПВЛ под 988 г., в которой сообщается о походе Владимира на Корсунь, начинается так: “Иде Володимеръ с вои на Корсунь, градъ Гречьскии, и затворишася Корсуняне въ гра䇔, а заканчивается следующим пассажем: “Людье изнемогоша водною жажею и предашася. Вниде Володимеръ в град и дружина его...” 48. Вряд ли Владимир вошёл в Корсунь лишь с дружиной, а остальных «воев» оставил вне города. Несомненно, «дружина» и «вои» тут синонимы.

Некоторые особенности взаимосвязи между дружиной и «воями» раскрываются в рассказе о подвиге юноши-кожемяки, помещённом в ПВЛ под 992 г.: «И при‡ха князь Печен‡жьскыи к р‡к‡, возва Володимера и рече ему: “Выпусти ты свои мужь, а я свои, дя ся борета. Да аще твои мужь оударить моимь, да не воюемъ за три л‡та; аще ли нашь мужь оударить, да воюемъ за три л‡та”. И разидостася разно. Володимер же приде в товары, и (РА) посла бирiчи по товаромъ, глаголя: “Н‡ту лi такого мужа, иже бе ся ялъ с Печен‡жиномь?”. И не обр‡теся никд‡же. Заутра при‡хаша Печен‡зи и свои мужь приведоша, и въ наших не бысть. И поча тужити Володимеръ, сля по всем воемъ, и прiде единъ старъ мужь ко князю и рече ему: “Княже! Есть оу мене единъ сынъ меншеи дома, а с четырми есмь вышелъ, а онъ дома... И наоутрия придоша Печен‡зи, почаша звати: “Н‡ ли мужа? Се нашь досп‡лъ”. Володимеръ же повел‡ тои нощи ся облещи (Р) въ оружь, и приступиша ту обои. Выпустиша Печен‡зи мужь свои, б‡ бо превеликъ з‡ло и страшенъ. И выступи мужь Володимерь, и оузр‡ и Печен‡зинъ и посм‡яся, — б‡ бо середнии т‡ломь... Володимеръ же великимь мужемъ створи того и отца его. Володимеръ же възвратися въ Кыевъ с поб‡дою и съ славою великою”49.

Поиски Владимиром человека, способного противостоять «печенежину» проходили в два этапа. Сначала он отправляет биричей в лагерь, и, очевидно, первоначальные поиски охватывали, прежде всего, дружину — отборную, постоянную часть княжеского войска. Затем, когда первая попытка оказалась неудачной, Владимир начинает искать подходящую кандидатуру среди «всех воев», т.е. в том числе и среди недружинной части войска, «собственно воев». Именно среди них и отыскиывается «един стар муж», советующий князю воспользоваться помощью своего младшего сына. Слово «муж» тут не должно вводить в заблуждение, поскольку оно, вопреки встречающемуся в историографии мнению50, далеко не всегда означало именно дружинников — мужами могли называть и просто свободных людей, в том числе и «воев» в узком значении51. Ясно, что, скорее всего, как раз последними и были, с точки зрения летописца, «стар муж» со своими пятью сыновьями: они, вероятно, занимались в спокойное время вполне мирными вещами и вступали в войско лишь в условиях грозящей опасности. При этом их присоединение к княжескому войску было делом добровольным или, по крайней мере, жестко не регламентированным. Иначе трудно объяснить, как дома мог остаться человек столь могучий, как младший сын «старого мужа». К сожалению, трудно сказать, откуда явилась в войско эта семья. По всей видимости, это была семья ремесленников-кожевников. Но это вовсе не означает, что они были обязательно горожанами, ведь существовало и деревенское ремесло52. После победы кожемяки над «печенежином» Владимир делает и отца, и сына «великими мужами», т.е., очевидно, дружинниками. В принципе прав И.Я.Фроянов, делающий отсюда вывод о том, что «во времена Владимира ряды “княжих мужей” еще пополнялись людьми из народной среды, и дружина, следовательно, еще не сложилась в замкнутый коллектив, чуждый народу»53. Но это не является какой-то особенностью Древней Руси. Определённая социальная мобильность была характерна в эпоху раннего средневековья, когда ещё не сложились замкнутые сословия, для всех стран Восточной и Центральной Европы54.

Под 997 г. в известном рассказе о белгородском киселе вои упоминаются как набранные воины, не являющиеся частью постоянного войска, или просто наёмники. О характере их службы данных нет: «Володимеру же шедшю Новугороду по верховьни‡ во‡ на Печен‡гы, 6‡ бо рать велика бес перестани»55. Но отсюда видно, что «верховных воев» (т.е., видимо, жителей областей, находящихся за пределами Руси в узком смысле слова, в данном случае Новгорода) киевские князья набирают в экстренных ситуациях — здесь из-за затянувшейся войны. Следовательно, в обычной ситуации они обходились дружиной и «воями», набираемыми с территории Поднепровья?

В том же повествовании сообщается об упорном сопротивлении, оказанном белгородцами печенегам56. И, хотя термин «вои» по отношению к ним не употребляется, вряд ли это было возможно, если бы они не были вооружены. Следует заметить, что параллельно с постепенным исчезновением данных о «племенных» воях, в летописи появляется всё больше и больше сообщений об участии в боевых действиях горожан.

В этом смысле значительную ценность имеет сообщение ПВЛ под 1015 г. из рассказа об убийстве Святополком Владимировичем Бориса и Глеба. После смерти Владимира «Святополкъ же с‡де Кыев‡ по отци своемь, и съзва Кыяны и нача даяти имъ им‡нье. Они же приимаху, и не б‡ сердце ихъ с нимь, яко братья ихъ б‡ша с Борисомь. И Борису же възъвратившюся съ вои, не обр‡тшю Печен‡гъ, в‡сть приде к нему: “Отець ти оумерелъ”. И плакася по отци велми, любимъ бо 6‡ отцемь своимь паче вс‡хъ, и ста на Льт‡ пришедъ. Р‡ша же ему дружина отня: “Се дружина оу тоб‡ отьня и вои. Пойди, сяди Кыев‡ на стол‡ отни”. Онъ же рече: “Не буди мн‡ възняти рукы на брата своего стар‡ишаго: аще и отець ми оумре, то сь ми буди въ отца место”. И се слышавше вои разидошася от него. Борись же стояше съ отрокы своими»57. Из этого текста отчётливо видно, что Борис мог рассчитывать на три вида воинов: собственную дружину, дружину отца и «воев». О последних можно сказать, что во-первых, они уже не связываются с «племенами» и, скорее всего, имеют отношение к Киеву; во-вторых, они действуют по своей воле: могут после смерти одного князя служить его сыну, а могут и разойтись (что они и сделали).

Косвенным доказательством того, что выше речь шла о «воях» — киевских горожанах, является известие о поведении Святополка после его вокняжения в Киеве: «Святополкъ же оканьныи нача княжити Kыев‡. Созвавъ люди, нача даяти ов‡мъ корзна, а другым кунами, и раздая множьство»58. Логично предположить, что попытка задобрить киевлян была предпринята Святополком для того, чтобы они не поступили с ним, как с Борисом.

Под 1016 г. в НПЛ и под 1015 г. в ПВЛ приводятся известия о начале борьбы Святополка Окаянного и Ярослава за Киев. Они содержат весьма ценную для нас информацию. Думается, что в основу следует положить текст НПЛ, так как он основывается на более раннем, чем ПВЛ, т.н. «Начальном своде». Кроме того, в ПВЛ есть явно фантастические данные о количестве войска Ярослава, что является дополнительным свидетельством в пользу большей аутентичности текста НПЛ59. В то же время, поскольку в историографии существует мнение о том, что известия НПЛ и ПВЛ в равной мере восходят к древним источникам60, важные для нашей темы особенности версии ПВЛ будут отмечаться.

Итак, согласно НПЛ, в начале противостояния Ярослава и Святополка в Новгороде, где княжил первый, произошел конфликт между новгородцами и варягами, нанятыми князем. Горожане обвинили последних в том, что те совершают насилье над “мужатыми женами”, и перебили их. «И се слышавъ, — говорит летописец, — князь Ярославъ разгн‡вася на гражаны, и собра вои славны тысящу, и, обольстивъ ихъ, ис‡че, иже бяху Варягы ти ис‡кл‡; а друзии б‡жаша изъ града». И тут неожиданно сестра Ярослава Предслава прислала ему весть из Киева о том, что его отец умер, а братья убиты Святополком. «И се слышавъ, — продолжает летописец, — Ярославъ заутра собра новгородцовъ избытокъ, и сътвори в‡че на пол‡, и рече к ним: “любимая моя и честная дружина, юже вы ис‡кохъ вчера въ безумии моемъ, не топ‡рво ми ихъ златомъ окупит‡”. И тако рче имъ: “братье, отець мои Володимиръ умерлъ есть, а Святополкъ княжить в Киев‡; хощю на него пойти; потягнете по м퇔. И p‡шa ему новгородци: “а мы, княже, по тоб‡ идемъ”. И собра вои 4000. Варягъ бяшеть тысяща, а новгородцов 3000, и поиде на нь»61.

Существенные для нас отличия версии ПВЛ состоят в том, что что «иссечённые» Ярославом новгородцы называются там не «вои славны тысяща», а «нарочитые мужи» и в отсутствии упоминания о том, что вече было созвано князем не в городе, а на поле62.

Кто такие «тысяча славных воев», созванная и истребленная Ярославом? В литературе уже давно обсуждается этот вопрос в связи с проблемой т.н. «децимальной организации» на Руси. Возможно, А.Е.Пресняков был прав, и это не просто эпитет («тысяча знаменитых воинов»), а «определённые лица», имеющие отношение к новгородским сотням63. В пользу этого в какой-то степени свидетельствует и то, что в ПВЛ эти же лица названы «нарочитыми мужами». Но для нас более существенно другое. И о «воях славных тысяче», и о «воях», собранных Ярославом позже, говорится в летописи одинаково: и тех, и других специально собирают ради определенной цели (в отличие от находящейся в постоянной готовности дружины). И первые, и вторые «вои» бесспорно связаны с городом: их прямо называют «гражанами», они участвуют в вече — органе городском по преимуществу64. При этом, если совещания князя с дружиной носили, судя по летописи, так сказать, камерный характер (в тереме, в шатре и т.д.), то в НПЛ указывается, что Ярослав собрал новгородцев на вече «на поле» — видимо, для того, чтобы, опираясь на поддержку городских «воев», без промедлений выступить в поход.

Кроме того, выясняется, что новгородцы (городские «вои») в этом рассказе — это не представители некой гипотетической общности сельских и городских жителей — «волощан», или «городских и сельских масс», по выражению И.Я.Фроянова65, а именно и только горожане. Есть тому и дополнительные свидетельства. Под 1016 г. читаем в НПЛ о битве у Любеча: «Святополкъ ... собра бещисла множество вои, изиде противу его (Ярослава — П.Л.) къ Любцю, и с‡де ту на пол‡ со множествомъ вои66. Ярославъ же пришед, ста на берез‡ на Дн‡пр‡; стояша ту 3 м‡Ьсяци, не см‡ющи ся соступити. Воевода Святополчь, именемъ Волчий Хвостъ, ‡здя подл‡ р‡ку, укаряти нача новгородци: "почто приидосте с хромчемь т‡мъ, а вы плотници суще; а мы приставимъ вы хоромовъ рубить"67. Вряд ли такое обращение могло быть адресовано дружинникам. С другой стороны, "плотниками", скорее всего, могли быть названы именно горожане, а не сельские жители.

Хорошо соответствует этому выводу и рассказ ПВЛ под 1018 г. о сражении на Буге Ярослава со Святополком и его союзником, польским королем Болеславом: «И рече Болеславъ к дружин‡ своей: "Аще вы сего оукора не жаль, азъ единъ погыну". Вс‡дъ на конь, вбреде в р‡ку и по немь вои его68. Ярослав же не оутягну исполчитися, и поб‡ди Болеславъ Ярослава. Ярославъ же оуб‡жа с 4-ми мужи Новугороду... Ярославу же прiб‡гшю Новугороду и хотяше б‡жати за море, и посадникъ Коснятинъ, сынъ Добрынь с Новгородьци рас‡коша лодк‡ Ярославл‡, рекуще: "Хочемъ ся и еще бити съ Болеславомъ и съ Святополкомь". Начаша скотъ събирати от мужа по 4 куны, а от старостъ по 10 гривен, а от бояръ по 18 гривен. И приведоша Варягы, вдаша им скотъ, и совокупи Ярославъ воя многы»69.

Структура новгородского населения, участвовавшего в формировании войска, представлена здесь достаточно ясно. Это соответственно убыванию финансовых возможностей: бояре, старосты и «мужи». Под «боярами» тут скорее всего следует понимать всю дружинную элиту. На возможность такого словоупотребления указывал, приводя конкретные примеры, ещё А.Е.Пресняков: «Слово "бояре" имело то узкое, то более широкое значение. Часто объемлет оно все, что стоит выше простонародной массы и городского купечества»70. Кто такие старосты, сказать сложно. Содержание этого термина остаётся слабо изученным в историографии, однако, на основании этого текста можно лишь предположить, что, судя по достаточно высоким финансовым возможностям, это были также представители привилегированной части новгородского общества. Наконец, «мужи» в данном случае — это, по-видимому, новгородские горожане.

Это подтверждается и рассказом НПЛ под 1016 г. о вокняжении Ярослава в Киеве после окончательной победы над Святополком: «...Ярослав иде къ Кыеву, с‡де на стол‡ отца своего Володимира; и абие нача вои свои д‡лит‡, старостамъ по 10 гривенъ, а смердомъ по гривн‡, а новгородцомъ по 10 гривенъ вс‡мъ, и отпусти их вс‡хъ домовъ...» 71. Здесь также фигурируют три группы «воев» Ярослава, получающие от него различное вознаграждение. Ясно, что новгородцы, получающие от Ярослава за участие в походе против Святополка по 10 гривен, в социальном отношении родственны (а многие из них, скорее всего, — просто те же самые люди) новгородцам — участникам проанализированного выше конфликта с варягами. Видимо, эти же новгородцы, свободные горожане, как уже отмечалось, были названы в версии ПВЛ «мужами».

Но из этого же отрывка становится ясно, что в его войске были, по всей видимости, не только горожане. По одной гривне получили смерды. Социальный статус смердов является одним из самых спорных вопросов в историографии Древней Руси. Но наиболее распространённым можно считать мнение, что так назывались сельские жители, как свободные, так и зависимые72. Если это так, то бросается в глаза разительный контраст в положении горожан и сельских жителей. Первые находятся в более привилегированном положении. От их решения зависит, получит ли князь поддержку в лице городских «воев». Князь вынужден советоваться с ними, выслушивать их требования, вместе с ними участвует в вече, на котором принимается решение об участии их в походе. Ситуация со смердами (сельскими жителями?) совершенно иная. Их согласия на участие в боевых действиях никто не спрашивает, вознаграждение они получают в 10 раз меньшее, чем горожане. И вновь встаёт вопрос о том, кто такие старосты? Ведь перечисление получающих вознаграждение «воев» — сначала называются привилегированные старосты (наделяющиеся 10 гривнами), потом непривилегированные смерды (1 гривна), потом вновь привилегированные новгородцы (10 гривен) — кажется нелогичным. Не говорит ли это о связи старост и смердов? Впрочем, без подробного анализа употребления понятия «староста» в древнерусских источниках любые предположения на сей счёт будут гадательными.

Главный вывод, который можно сделать на основании разобранных известий о борьбе Ярослава и Святополка, — это несомненное появление в Новгороде «воев», тесно связанных с городом и самостоятельно принимающих решение об участии в военных предприятиях князя. Князь вступает с ними в своего рода договорные отношения.

Разительный контраст описанным выше отношениям городских «воев» и князя представляет летописное сообщение под 1024 г. о Лиственской битве между Ярославом и Мстиславом. Перед решительным столкновением с братом Ярослав пригласил из-за моря варягов во главе с Якуном и затем, согласно летописи, «...иде Ярославъ съ Якуномь на Мьстислава. Мьстиславъ же, слышавъ, взиде противу има к Листвену. Мьстиславъ же с вечеру исполчивъ дружину, и постави С‡веръ в чело противу Варягомъ, а сам ста с дружиною своею по крилома. И бывши нощи, бысть тма, молонья, и громъ, и дождь. (И) рече Мьстиславъ дружин‡ своей: "Поидемъ на не". И поиде Мьстиславъ, и Ярославъ противу соб‡, и сступися чело С‡веръ с Варягы, (и трудишася Варязи секуще С‡веръ, и посемъ наступи Мстиславъ со дружиною своею и нача с‡чи варяги). И бысть с‡ча силна, яко посв‡тяше молонья, блешашеться оружье, и 6‡ гроза велика и с‡ча силна и страшна. Вид‡в же Ярославъ, яко поб‡жаемъ есть, поб‡же съ Якуномъ, княземь Варяжьскым, и Якунъ ту отб‡же луды злато‡. Ярославъ же приде Новугороду, а Якунъ иде за море. Мьстиславъ же, о светъ заоутра, вид‡въ лежачит‡ с‡чены от своих С‡веръ и Варягы Ярославл‡, и рече: "Кто сему не радъ? Се лежить С‡верянинъ, а се Варягъ, а дружина своя ц‡ла"»73.

В литературе существует две точки зрения на то, кто подразумевается в этом рассказе под «северянами». Традиционно считается, что это одно из последних упоминаний «племенных» воев. Так, А.Е.Пресняков прямо писал о «северянском ополчении»74. Но недавно английскими исследвателями С.Франклином и Дж.Шеппардом было высказано другое мнение. Они полагают, что «северяне» Мстислава — это люди, набранные в Чернигове»75, т.е. городские вои. Однако такой трактовке противоречат слова самого Мстислава, обрадовавшегося тому, что в сражении погибли исключительно северяне и варяги, а дружина осталась цела. Именно на «племенных» воев, как было показано выше, князья могли смотреть как на не вполне своих. Трудно себе представить, чтобы князь воспринял так гибель городских «воев». Достаточно вспомнить, как обращался Ярослав к «воям»-новгородцам на вече, называя их «любимая моя и честная дружина».

Под 1036 г. летопись сообщает о сражении Ярослава с печенегами под Киевом: «Ярославу ... сущю Нов‡город‡ в‡сть приде ему, яко Печен‡зи остоять Кыевъ. Ярославъ събра вои многъ, Варягы и Слов‡ни, приде Кыеву и вниде в городъ свои. И б‡ Печен‡гъ бе-щисла. Ярославъ выступи из града и исполчи дружину, постави Варягы по сред‡), а на прав‡и стороне Кыяне, а на л‡в‡мь крил‡ Новгородци, (и) сташа пред градомь»76. «Вои» и «дружина» здесь, похоже, синонимы. Но, скорее всего, судя по использованию понятий «кияне» и «новгородцы», в сражении участвовала не только княжеская дружина, но и городские «вои». Но с уверенностью утверждать это нельзя. Что касается «воев»-словен, которых собирает в Новгороде Ярослав, то это явно не «племенные» вои, а синоним «новгородцев».

Важные нюансы, связанные с соотношением дружины и «собственно воев» в древнерусском войске XI в., могут быть обнаружены в сообщении ПВЛ под 1043 г. о походе Владимира Ярославича на Византию: «Посла Ярославъ сына своего Володимера на Грькы и вда ему вои многъ, а воевотьство поручи Вышат‡, отьцю Яневу. И поиде Володимеръ в лодьях, и придоша в Дунай, (и) поидоша к Цесарюграду. И бысть буря велика, и разби корабли Руси, и княжь корабль разби в‡тръ, и взя князя в корабль Иванъ Творимиричь, воеводы Ярославля. Прочий же вои Володимери ввержени быша на брегъ, числомь 6000, и хотяще пойти в Русь, и (не) идяше с ними (никтоже — Ип.) от дружины княжее. И рече (Вышата — Ип.): "Азъ пойду с ними". И выс‡де ис корабля с ними (РА — к ним), (и рече — РА): "Аще живъ буду, (то) с нимь, аще погыну, то с друженою". И поидоша, хотяще в Русь. И бысть в‡сть Грькомъ, яко избило море Русь, и пославъ царь, именемь Мономахъ, по Руси олядий 14. Володимеръ же, вид‡въ с дружиною, яко идуть по немь, въспятивъся, изби оляди Гречьскыя, и възвратися в Русь, сс‡давшеся в корабл‡ сво‡. Вышату же яша с извержеными на брегъ, и приведоша я Цесарюграду, и сл‡пиша Руси много»77.

Несмотря на то, что текст в Лавр. довольно сильно испорчен, его внимательное изучение при сравнении с другими летописями, позволяет пролить свет на некоторые немаловажные моменты. Прежде всего, в этом рассказе различаются «вои» в узком значении и княжеская дружина: первые представляют собой отдельное формирование и после кораблекрушения самостоятельно принимают решение идти в Русь отдельно от князя и дружины. Однако их самостоятельность далеко не абсолютна. Во-первых, их «даёт» своему сыну киевский князь. Во-вторых, воеводой над ними назначается княжеский боярин — Вышата. В-третьих, оставшись без князя и дружины, они оказываются лишены руководства (и тогда с ними соглашается идти Вышата). Об этом очень точно писал А.Е.Пресняков, тонко истолковав разные значения слова «дружина» в этой статье: «Из ее (дружины — П.Л.) среды выходили воеводы для народного полка: когда вои во время неудачного похода на Византию в 1043 г. вынуждены были по суше искать пути на Русь, затруднение было в том, что с ними не хотел идти никто из княжой дружины, сохранившей для себя один корабль, пока не пошел Вышата, которому поручено было воеводство и который потому зовет воев своей "дружиной"» 78. Трудно сказать, где были набраны «вои», ясно лишь, что «племена» здесь не упоминаются, и, думается, не случайно. Обращает на себя внимание и количественное соотношение: воев гораздо больше, чем дружинников (6000 в ладьях против дружинников, уместившихся на одном корабле79).

Под 1060 г. в летописи дважды упоминаются «вои». Но, к сожалению, сами известия нстолько отрывочны, что не позволяют сделать какие-либо определённые выводы. В первом (в ПВЛ) речь идёт о походе Ярославичей в союзе с Всеславом полоцким на торков: «...Изяславъ, и Святославъ, и Всеволодъ, и Всеславъ совокупи(ша — РА) вои бещислены, (и) поидоша на конихъ и в лодьяхъ, бещислено множьство, на Торкы" 80. Здесь интересно, что «вои» передвигаются одновременно на конях и в ладьях, но, так как твёрдо утверждать невозможно, кто именно тут имеется в виду под расплывчатым понятием «вои», нельзя сказать, к примеру, что дружина двигается на конях, а «собственно вои» — в ладьях81.

Под этим же годом в НПЛ содержится информация ещё об одном походе киевского князя Изяслава Ярославича и о его последствиях: «...же ходи Изяславъ на Сосолы и дань запов‡да даяти по 2000 гривенъ; они же поручьшеся и изгнаша даньникы; на весну же, пришедше, повоеваша села о Юрьев‡, и город и хоромы пожгоша, и много зло створиша, и Плескова доидоша воююще. И изидоша противу им плесковиц‡ и новгородци на с‡чю и паде Руси 1000, а Сосолъ бещисла»82. Кто такие псковичи и новгородцы этого сообщения, сказать сложно, однако, участие в этом столкновении городских «воев» предполагать можно.

Об участии горожан, жителей Минска, в боевых действиях на стороне своего князя, говорит и летописное сообщение под 1067 г. о начале противостояния Ярославичей и Всеслава полоцкого: «Заратися Всеславъ, сынъ Брячиславль, Полочьск‡, и зая Новъгородъ. Ярославичи же трие, — Изяславъ, Святославъ, Всеволодъ, — совокупивше вои83, идоша на Всеслава, зим‡ суще велиц‡. И придоша ко М‡ньску, и М‡няне затворишася в град‡. Си же братья взяша М‡нескь, (и) ис‡коша муж‡, а жены и д‡ти вдаша на щиты, и поидоша к Немиз‡, и Всеславъ поиде противу»84. При этом, центром сопротивления Ярославичам оказывается именно город. Нельзя исключать, что к горожанам присоединились и сбежавшиеся в Минск жители сельской округи, но всё равно ясно, что «меняне» — это, прежде всего, горожане.

Гораздо более существенные для нашей темы данные можно обнаружить в достаточно пространном повествовании ПВЛ о событиях в Киеве в 1068 — 1069 гг. После поражения, которое потерпели Ярославичи на Альте от половцев, произошло, согласно летописи, следующее: «Изяславу же со Всеволодомъ Кыеву поб‡гшю, а Святославу Чернигову, и людье Кыевстии приб‡гоша Кыеву, и створиша в‡че на торговищи, и р‡ша, пославшеся ко князю: "Се Половци росулися по земли; даи, княже, оружье и кони, и еще бьемся с ними". Изяслав же сего не послуша»85. После этого началось восстание, закончившееся освобождением Всеслава Брячиславича из поруба и провозглашением его киевлянами князем.

Выясняется, что в сражении с половцами участвовали «люди киевские». Это, несомненно, горожане86, так как ниже говорится о том, что Изяслав сидел со своей дружиной «на сенех»87. Таким образом, «люди киевские» — это городские вои, вои в узком смысле слова, представители недружинной части войска, действующие не на постоянной основе, как дружина, а участвующие в военных кампаниях при необходимости. Обращает на себя внимание, во-первых, их активная позиция (они стремятся продолжить войну с половцами), во-вторых, их самостоятельность по отношению к князю и дружине (они «посылают» к князю, предъявляя ему свои требования). В то же время, эта самостоятельность имеет определённые границы — действовать без князя они не могут.

В принципе могут существовать два взаимоисключающих объяснения обращения киевлян после поражения к Изяславу с требованием выдать им оружие и коней. Ещё А.Е.Пресняков писал в связи с этим: «Без организующей деятельности князя и княжого воеводы население не может мобилизовать своих сил: когда в 1068 г. люди киевские решили биться с половцами, они обращаются к князю...» 88. С другой стороны, проблема могла заключаться и не в отсутствии у городских «воев» оружия и коней в принципе. Возможно, киевляне потеряли всё это на поле боя. Но так или иначе, их вооружение зависит от князя, что, разумеется, должно было ограничивать их самостоятельность. И всё же у них хватило сил для того, чтобы освободить Всеслава и изгнать из Киева Изяслава Ярославича.

То, что городские «вои» вряд ли могли действовать совершенно самостоятельно, без князя, показывают события следующего 1069 г. Когда Изяслав Ярославич вместе со своими польскими союзниками двинулся на Киев, а Всеслав бежал из города, киевляне признали свою вину и обратились за посредничеством к братьям Изяслава — Святославу и Всеволоду89.

Некоторые сведения о вооружении древнерусских людей даёт летописный рассказ под 1071 г. о выступлении волхвов в районе Белоозера. Прежде всего, из повествования выясняется, что у восставших «мужей» (которых в историографии обычно считают смердами, хотя прямо так они в источнике не называются) есть топоры. Можно спорить, были ли эти топоры боевыми или обычными90, но оружием они были, вероятно, вполне эффективным, раз их жертвой стал «попин» Яня Вышатича91. Надо думать, что обладали оружием и сами волхвы, которые точно были смердами. И уж точно должны были быть вооружены белозерцы (очевидно, горожане). Ведь как иначе они могли выполнить требование Яня «имать волхвов»? Показательно, что сам представитель князя, таким образом, воспринимает действия вооружённых горожан, в данном случае направленные на подавление восстания, как совершенно нормальное явление. Иначе, думается, и быть не могло в условиях раннего средневековья, когда собственно государственный аппарат был минимален и города, вступавшие подчас в конфликт с княжеской властью, должны были являться в то же время её опорой перед лицом общего врага. Таким общим врагом, без сомнения, были языческие волхвы — живое воплощение пережитков «племенного» быта.

Под 1073 г. сообщается о том, что после изгнания братьями Святославом и Всеволодом из Киева Изяслав отправился за помощью в Польшу, и говорится: «Изяслав же иде в Ляхы с им‡ньем многым, глаголя, яко "Симь нал‡зу вои"» 92. Здесь «воями» называются потенциальные польские наёмники Изяслава.

Под 1078 г. вновь идет речь о событиях в Киеве в связи с войной Бориса Вячеславича и Олега Святославича с Изяславом и Всеволодом Ярославичами: «...повел‡ (Изяслав — П.Л.) сбирати вои от мала до велика. И поиде Изяславъ с Ярополъкомъ, сыномъ своим, и Всеволодъ с Володимеромъ, сыномъ своимъ. И поидоша к Чернигову, и Черниговци затворишася в град‡. Олег же и Борись (не) бяста. Черниговцемъ же не отворившимся, приступиша ко граду. Володимеръ же приступи ко вратомъ всточнымъ от Стрежени, и отя врата, и отвориша градъ околнии, и пожгоша и, людемъ же вб‡гшим в дън‡шнии градъ. Изяслав же и Всеволодъ слышаста, яко идеть Олегъ и Борисъ противу, Изяслав же и Всеволодъ оуранивше, поидоста от града противу Олгови»93. Под «воями» тут, видимо, подразумеваются киевляне. Однако они уже не играют никакой самостоятельной роли, в отличие от событий 1068 г. Видимо, это связано с мероприятиями, предпринятыми Изяславом Ярославичем после выступления «людей киевских» в 1068 г. При этом черниговцы, с другой стороны, «затворившись в граде» и оказав сопротивление Ярославичам, проявили, таким образом, самостоятельность и активность. При том, что точно определить, кого имел в виду летописец под этим наименованием, нельзя, скорее всего, можно с большой вероятностью предположить, что среди «черниговцев» были и не принадлежавшие к дружинной элите горожане.

Под тем же годом в ПВЛ содержится информация о битве на Нежатиной Ниве и сообщается о гибели Изяслава Ярославича: «Изяславу же стоящю в п‡шцихъ, и внезапу при‡хавъ единъ, оудари и копьемъ за плече. Тако убьенъ бысть Изяславъ, сынъ Ярославль»94. Существует мнение о том, что в пехоте в Древней Руси сражалось в основном народное ополчение95. Из этого отрывка же выясняется, что среди «пешцев» могли сражаться не только дружинники, но и князь. Таким образом, упоминание в тексте «пешцев» само по себе не свидетельствует о присутствии в войске «собственно воев», впрочем, как и упоминание конницы, как указывалось выше, не говорит непременно о дружине.

Под 1093 г. в ПВЛ содержится рассказ о войне русских князей с половцами. Он заслуживает подробного рассмотрения. Согласно летописи, «...поидоша Половци на Русьскую землю; слышавше яко оумерлъ есть Всеволодъ, послаша слы к Святополку о мир‡. Святополкъ же, не здумавъ с болшею дружиною отнею и строя своего, но св‡тъ створи с пришедшими с нимъ, /и/ изъимавъ слы, всажа и в-ыстобъку. Слышавше же се Половци почаша воевати. И придоша Половци мнози, и оступиша Торциискыи град. Святополкъ же пусти слы Половецьскы‡, хотя мира. И не всхот‡ша Половци мира, и ступиша Половци воюючи. Святополкъ же поча сбирати вое, хотя на не. И р‡ша ему мужи смыслении: "Не кушаися противу имъ, яко мало имаши вои". Он же рече: "Им‡ю отрокъ своих 700, иже могуть противу им стати. Начаша же друзии несмыслении глаголати: "Пойди, княже". Смыслении же глаголаху: "Аще бы /ихъ/ пристроилъ и 8 тысяч, не лихо то есть: наша земля оскуд‡ла есть от рати и от продажь. Но послися к брату своему Володимеру, да бы ти помоглъ... Володимеръ же собра вои свои и посла по Ростислава, брата своего, Переяславлю, веля ему помагати Святополку. Володимеру же пришедшю Киеву, совокупистася оу святаго Михаила, и взяста межи собою распря и которы, и оуладившеся, ц‡ловаста крестъ межи собою, Половцемъ воюющим по земли, и р‡ша има мужи смыслении: "Почто вы распря имате межи собою? А погании губять землю Русьскую. Посл‡ди ся оуладита, а нон‡ поидита противу поганым любо с миромъ, любо с ратью". Володимеръ хотяше мира, Святополкъ же хотяше рати. И поиде Святополкъ, и Володимеръ, и Ростиславъ къ Треполю, (и) прiдоша к Стужьн‡. Святополкъ же, и Володимеръ и Ростиславъ созваша дружину свою на св‡тъ, хотячи поступити чересъ р‡ку, и начаша думати. (И) глаголаше Володимеръ, яко "Сд‡ стояче чересъ р‡ку, в гроз‡ сеи, створимъ миръ с ними". И пристояху сов‡ту сему смыслении мужи, Янь и прочий. Кияне же не всхот‡ша (св‡та сего), но рекоша: "Хочемъ ся бити; поступимъ на ону сторону р‡ки". (И) възлюбиша съв‡то сь и преидоша Стугну р‡ку, б‡ бо наводнилася велми тогда. Святополкъ же, и Володимеръ и Ростиславъ, исполчивше дружину, поидоша. И идяше на десн‡и сторон‡ Святополкъ, на шюеи Володимеръ, посред‡ же б‡ Ростиславъ»96.

Тут следует рассмотреть последовательно три ситуации. Сначала Святополк Изяславич отказывается советоваться с «болшей», киевской, дружиной отца (Изяслава Ярославича) и дяди (Всеволода Яросла